И оживут слова. Часть II - Наталья Способина

Альгидрас появился из леса минут через пять и выглядел так, будто ничего не произошло. Я мысленно пожелала ему споткнуться и принялась расхаживать по поляне в попытках успокоиться.

Мужчины косились на меня, однако от комментариев воздерживались. Правда, когда я в очередной раз наступила на сухую ветку и та громко хрустнула, Горислав, чинивший какой-то ремень недалеко от того места, где я проходила, пробормотал словно бы себе под нос, но так, что его услышала вся поляна:

— Как медведь в валежнике.

Я гневно смерила его взглядом, однако он не поднял головы, продолжая увлеченно тянуть ремень сквозь какую-то пряжку. Я хотела огрызнуться, но передумала.

Всхрапнувший поблизости конь заставил меня вздрогнуть. Я направилась к Добронеге, стараясь смотреть под ноги и не наступать на ветки. На этот раз мать Радима не посмотрела в мою сторону, и это заставило меня почувствовать себя виноватой, в то время как истинный виновник произошедшего преспокойно помогал костровому что-то там чистить и даже не смотрел в нашу сторону. Я с тоской наблюдала за воином, флегматично помешивавшим какое-то варево в большом котле. Отчего на привале готовкой еды занимаются мужчины, я даже спрашивать не стала. «Вероятно, так принято, — с иронией подумала я. — Другого ответа от них все равно не дождешься».

Когда Альгидрас, раздававший с костровым еду, протянул мне миску с малосъедобной на вид похлебкой, мне жутко захотелось огреть его деревянной ложкой, однако я молча приняла миску, про себя думая, что нужно было оставаться в Свири. В Каменицу мне не терпелось!

Второй отрезок пути прошел так же скучно, как и первый. С той лишь разницей, что с утра я сперва волновалась, полагая, что Альгидраса нет, а потом, как дура, радовалась, что он все-таки едет рядом. Теперь же осознание того, что в паре метров от повозки со стороны Златы идет его конь, заставляло меня нервно ерзать в попытках совладать с гневом. Добронега на меня больше не смотрела, но я была уверена, что она успела напридумывать себе невесть чего.

Грешным делом я думала, что мы будем ехать до самой темноты. От этого хотелось взвыть, потому что сидеть на одном месте не было никаких сил. Единственным, что останавливало меня от того, чтобы начать жаловаться, было то, как вела себя Злата. Она то и дело нюхала какой-то резко пахнувший мешочек, укладывалась то на один бок, то на другой, то отодвигала полог, то, наоборот, задергивала, но не жаловалась. Лишь иногда перекидывалась парой ничего не значивших фраз с Добронегой.

Я в разговоре не участвовала. Отчасти из-за данного самой себе слова: как можно больше молчать, чтобы не выдавать странности. Отчасти из-за явного неодобрения моего поведения Добронегой. Да еще каждый раз, стоило Злате приоткрыть плотную ткань полога, как Альгидрас тут же наклонялся в седле и спрашивал, все ли в порядке. Это неимоверно бесило, хотя на меня он взглянул только один раз и тут же быстро отвел взгляд. Все остальные разы он смотрел только на Злату с таким сочувствием и участием, что к моей злости невольно примешивалась ревность. На меня он ни разу так не смотрел, хотя именно я оказалась одна в чужом мире, именно я вынуждена была молчать из страха разоблачения, контролировать каждый свой жест, не расслабляясь ни на минуту! И именно для меня эта дурацкая поездка была первым в жизни настолько изнуряющим путешествием. К тому же он прекрасно знал, что я чувствовала себя плохо из-за проклятой святыни, а Злата, в конце концов, была беременной, а не больной! Ему же было явно плевать! Я понимала, что просто накручиваю себя, но ничего не могла с этим поделать: злость, ревность, обида — все смешалось в моей душе, а его присутствие никак не способствовало моему успокоению.

Наконец, когда мое терпение было уже на исходе, возле повозки зазвучали голоса. Добронега откинула передний полог, и мы увидели, что наш возница о чем-то спорит с одним из воинов Миролюба. Впрочем, спорили они довольно мирно, не повышая голосов. Успокоенная Добронега задернула полог. Когда мужчины пришли к какому-то соглашению, я почувствовала, что наша повозка поворачивает. Заскрипела упряжь, колеса перестали мерно стучать по утоптанной дороге и мягко зашуршали по траве. Лошади остановились, я села, подтянув к себе колени, готовясь выбираться из повозки, однако Добронега молча покачала головой, и я осталась сидеть. Послышалась какая-то возня, мужчины о чем-то переговаривались, потом мы вновь тронулись с места и проехали еще немного и, наконец, остановились. Альгидрас отвернул полог со стороны Златы. Надо же, он уже успел спешиться и сбросить плащ. Я обратила внимание, что на нем была кольчуга. Когда он прижимал меня к себе у ручья, кольчуги определенно не было — я бы почувствовала. Мое сердце тревожно застучало. Я вдруг подумала, что мы будем ночевать в лесу, под открытым небом, сейчас, когда в княжестве идет война. Я покосилась на Добронегу. Та помогала Злате спустится, заботливо поддерживая невестку. Злата осторожно выбралась из повозки, за ней выбралась Добронега. Я спрыгнула на землю, проигнорировав протянутую Альгидрасом руку. Краем глаза заметила, как его ладонь сжалась в кулак, а потом он резко опустил руку.

Мужчины уже организовывали стоянку. Слышались голоса, мерный стук топора.

— Холодно, — поежилась я, и стоявшая рядом Злата согласно кивнула.

Плотная ткань повозки защищала от ветра, а снаружи вдруг оказалось довольно ветрено и сыро, хотя солнце еще не успело сесть. Мы остановились на опушке совсем недалеко от дороги. Звук топора доносился будто бы из глубины леса, хотя я понимала, что воин вряд ли успел зайти далеко. Наверное, все дело в том, что лес был очень густым. Я задрала голову, пытаясь разглядеть верхушки деревьев. Казалось, они были выше десятиэтажного дома.

— Вот это лес, — пробормотала я.

Злата покосилась на меня, и я вновь напомнила себе, что мне нужно держать язык за зубами.

— Здесь не опасно? — тут же снова нарушила я собственное правило.

Злата поплотнее закуталась в плащ и только вздохнула. Потом попыталась улыбнуться и, наконец, каким-то совсем растерянным голосом ответила:

— Сейчас везде опасно.

Я мысленно обругала себя последними словами, потому что это я должна была ее утешать. Ей и так страшно, а я задаю дурацкие вопросы.

— Ну, ничего. Вон с нами сколько воинов, — бодро откликнулась я.

Злата кивнула и побрела туда, где уже стояла Добронега, о чем-то негромко переговариваясь со старшим из свирских воинов.

Я залезла в повозку, вытащила оттуда свой теплый плащ, закуталась в него — даже капюшон на голову набросила — и вновь отыскала взглядом Добронегу, намереваясь спросить у нее, нужно ли выносить из повозки мешок, в котором, судя по запаху, был хлеб.

Добронега стояла на том же месте только на этот раз ее собеседником был Альгидрас. И хоть они не смотрели в мою сторону, я понимала, что разговор идет обо мне. Добронега что-то высказывала хванцу, на что он отвечал ей с таким честным и открытым видом, что было сразу очевидно — он ей врет. В какой-то момент оба, и Добронега, и Альгидрас, посмотрели на меня. Я выдавала из себя улыбку, хотя больше всего мне хотелось придушить хванца. Злата отвлекла Добронегу от Альгидраса, и они, перекинувшись парой слов, отправились в лес. Мать Радима помахала было мне, но я помотала головой. К счастью, она не стала настаивать. Я же перевела взгляд на Альгидраса, который направился к запряженным в повозку лошадям, как раз в мою сторону.